Семёна Семёновича.
— Привет, подруги.
— Привет. Ну как Семён?
— О-о-о, — присаживается Катя за столик, — совсем другой человек. Раз пять сегодня звонил, говорил, что любит.
— Ничего себе… Это Семён Семёнович-то?
— Ага. Подарок обещал после работы… Серёжки, о которых я мечтала.
— Вот это да…
— Ага, — наливает себе шампанское Катя, — а то, смотри-ка, совсем уже… Подруг моих лапать начал… Дома грубиян, ничего не допросишься. Хорошую встряску он получил сегодня. Спасибо подруги… Давайте выпьем за нас.
Семён не спеша шёл по улице, подставляя лицо мелкому осеннему дождю. Как же прекрасна жизнь! Зуб не болит… Со Светланой Сергеевной помирился… Жена, оказывается, его любит ещё сильнее, чем прежде. Нет, никакого другого мира ему не надо… Ему и в этом мире хорошо.
Семён вдруг остановился как вкопанный возле стеклянной витрины какого-то вечернего кафе. Прямо возле стекла, с той стороны, за столиком сидели четыре женщины, главные действующие лица из параллельного мира. Одна из них была очень похожа на его жену. Женщины вдруг притихли и медленно повернули свои прекрасные головки в сторону Семёна. Всё вокруг стихло. Всё замерло. Почему-то не было слышно ни машин, ни говора прохожих. Слышно было только, как стучит сердце Семёна и как капельки дождя стучат по полям его шляпы. Время превратилось в кисель, которое тянулось то ли назад, то ли вперед. Семён криво улыбнулся, затем чихнул и вдруг стал хохотать. Его будто прорвало. Он за всю свою жизнь так не хохотал. Женщины переглянулись и тоже сначала с осторожностью, одна за другой, стали безостановочно хохотать. Теперь, кроме смеха, вокруг не было ничего. Смех был везде. Смех был повсюду. Прохожие останавливались и тоже начинали хохотать, заражая друг друга. Да что там люди, даже воробьи возле лужи ухохатывались… Казалось, весь город смеялся.
История о том, как пенсионерка пенсию свою искала
Нина Степановна, одинокая пенсионерка восьмидесяти двух лет, стояла в подъезде возле соседской квартиры, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь позвонить. Она больше тридцати лет знала соседку, такую же одинокую пенсионерку. Только Егоровна была лет на пять помоложе. Они запросто ходили друг к дружке в гости, наверное, можно даже сказать, что они были подругами, но с такой просьбой Степановна к соседке ещё не обращалась.
Дверь открыла Егоровна, отойдя в сторону, пропуская соседку.
— Проходи, Нина, проходи. Как раз свежий чай заварила.
— Я чай не буду, — смущаясь, остановилась в прихожей Степановна. — Просьба у меня к тебе.
— Что-то случилось?
— Да нет, не случилось… Да, случилось… В общем, не могла бы ты мне занять до пенсии рублей пятьсот… или триста?
— Конечно, какие разговоры. Займу. Так ведь мы с тобой три дня как пенсию получили, ты что, потеряла, что ли? Да пройди ты на кухню, чего в дверях стоишь.
— Да нет, не потеряла, — идёт Степановна в сторону кухни, — хуже.
— Чего ещё хуже-то?
— Спрятала я денежки, а найти не могу, — присаживается Степановна к столу.
— Спрятала? — разливает Егоровна по чашкам горячий чай. — А зачем? От кого? Ты ведь одна живешь. От кого тебе прятать-то?
— Сама не знаю от кого. Ну чего привязалась, ты займёшь мне или нет? Ни хлеба, ни молока дома нет. Позавтракать не могу.
— Конечно, сейчас. А может, тебе побольше дать, колбаски купишь, — идёт Егоровна за кошельком.
— Можно и побольше, — дует Степановна на чашку. — Как найду, сразу занесу.
— Вот, тысяча, — кладёт на стол купюру Егоровна. — А может, помочь тебе поискать-то? Вдвоем-то быстрее будет.
— Сама я, сама. Спальня только осталась, — отхлёбывает Степановна из чашки. — Или в спальне уже искала? Вот память.
— Может, тебе бутербродик сделать? Голодная поди.
— Спасибо, не надо. Пойду до магазина, да искать буду. Всю квартиру уже обыскала, куда могла спрятать, ума не приложу.
— А к тебе случайно никто не заходил, как ты пенсию получила? — режет батон Егоровна. — Тебе колбаски или сыр положить?
— Да нет, никого не было. Говорю же, не надо мне бутерброд, пойду я.
— Если не найдёшь, приходи, вместе поищем, — кладёт Егоровна бутерброд перед Степановной.
— Не найду, зайду, — смачно откусывает Нина Степановна от бутерброда сразу половину. — Толсто режешь.
— Колбасу?
— Батон.
Ближе к обеду в дверь Егоровны позвонили. Старушка открыла дверь. За порогом стояла Степановна, смущённо улыбаясь.
— Ну, нашла деньги? — отходит в сторону Егоровна, пропуская соседку. — А у меня что-то ноги разболелись, наверное, к дождю. И две таблетки уже выпила, а не помогает. Да ты проходи, чего опять стоишь у порога. Купила колбаски-то?
— Нет, не купила, — смущается Нина, — понимаешь, Катя, я деньги не могу найти.
— Так ты говорила уже, — морщится Егоровна, потирая ногу, — ну пройди давай, вон на диван присядь. Не могу стоять, ноги ломит.
— Я про другие деньги, — идёт в комнату с диваном Степановна.
— Какие ещё другие? — идёт, прихрамывая за соседкой Егоровна. — У тебя что, несколько пенсий спрятано, что ли?
— Да нет, — присаживается Степановна на диван.
— А что тогда? — присаживается Егоровна напротив.
— Ты, Катя, только не смейся.
— Да не до смеха мне. Боль в ногах такая, что слезы из глаз. Какой там смех.
— Дело в том, что я про деньги, которые ты мне дала…
— Не поняла, — морщится Егоровна, потирая ногу.
— Деньги, которые ты мне заняла, найти не могу… Исчезли. Понимаешь? Все обыскала.
— Ты шутишь, наверное, — морщится Егоровна, — у тебя не квартира, а черная дыра какая-то.
— Не знаю, какая там дыра, а денег нет.
— Так тебе ещё, что ли, дать? — скривилось лицо Егоровны в улыбке. — Принести ещё рублей пятьсот? Извини, больше не могу предложить.
— Да нет, не надо. Я не за этим пришла.
— Что-то ещё случилось?
— У меня кто-то кашляет.
— Не поняла. Где у тебя? В тебе кашляет? Слева или справа? Это тебе не ко мне надо обращаться…
— Не во мне, а в шифоньере. Хватит придуриваться. Я серьёзно говорю.
— Нина, мне правда сейчас не до этого, ноги ломит, аж спасу нет. Ты в шифоньер-то заглядывала?
— Конечно.
— И что?
— Нет, не заглядывала. Боюсь я.
— Значит, я должна пойти и посмотреть, кто кашляет в твоем шифоньере?
— Ну да. Поэтому и пришла.
— Ох, Нина. Ну, пойдём, посмотрим, кто там кашляет. Заодно и деньги твои поищем. Сейчас я таблеточку выпью.
…Егоровна подошла к шифоньеру и распахнула дверцу.
— Ай, — отскочила она от шкафа.
— Ты чего? — прячется за ней Степановна. — Чего там?
— Мужик там, — начинает бледнеть соседка.
— Мужик? Какой ещё мужик? — бледнеет за соседкой Степановна.
— Да мне-то почём знать какой. Это тебя надо спросить, что за мужик у тебя в шифоньере.
— Да как же он
